Узел связи. Из дневника штабного писаря - Михаил Поляков

Любимое общее занятие – сидеть после отбоя и при свете единственной лампочки лопать «бэтеров» (так называют вшей) в швах одежды. Нашедший крупного паразита обязательно обходит с вывернутым кителем в руках всех своих знакомых, демонстрируя его: «Смотри, мол, какой зверь!» И действительно, иногда попадаются настоящие чудовища – я, например, видел вошь с булавочную головку размером. У счастливца, обнаружившего большое насекомое, наперебой выпрашивают разрешение раздавить его между ногтей (для этого, к слову, есть множество способов, иными из которых буквально щеголяют). Тот почти всегда милостиво дозволяет это, причём для наблюдения за казнью собирается чуть ни вся казарма. Если звук щелчка получается громким, общей радости нет предела, разве что не аплодируют. Руки после всего этого почти никто не моет (часто попросту нечем), да так и идут на работу, а после – в столовую, и этими же руками едят, берут приборы, посуду, достают хлеб из общей корзины. Такое давно никого не смущает.

Тут же идёт и разговор на одну-единственную, всех увлекающую тему. Беседуют не о войне, грохочущей в километре от нашей палатки, не о родных, оставшихся дома, не о будущей послеармейской жизни и даже не о весёлой предармейской с её обычными половыми подробностями. Нет, всё, всё забыто перед вшами.

– Вот бы в лёд форму положить да заморозить её! – мечтательно говорит кто-нибудь, внимательно присматриваясь к шву.

– Нет, это ерунда, так бэтеров не выведешь, они при минус сорока живут. Надо в огонь сунуть.

– Нет, нет, – добавляет ещё один мечтатель. – Надо в воду на ночь положить, и они утонут все.

– Сгниёт форма-то…

– А если между брёвен прокатить, чтобы передавить их?

– Нет, гниды останутся!

– А если на трубу надеть и дымом отравить?

– Форма почернеет, как ты ходить будешь в ней, филин ушастый!

Так спорят, порой, часами. Иногда кто-нибудь особенно замечтавшийся решается осуществить один из таких планов. Кладёт, например, китель на печку, а сам в одном нижнем белье садится рядом и, зажав выпрямленные ладони между колен, нетерпеливо ждёт результата, улыбаясь с ехидным сладострастием.

Но даже если кому-нибудь и удаётся полностью вывести у себя паразитов, уже на другой день они появляются снова – в палатке ими кишит всё.

Несколько раз, когда насекомые уже и до офицеров добирались, их пытались выводить централизованно, проводя педикулёзную профилактику. Делалось это так: матрасы и постельное бельё вытаскивали из палатки во двор, сваливали в кучу и обильно опрыскивали химикатами из огромного синего баллона, который хранится у нашего старшины в каптёрке. Причём, бельё кидали как попало – на снег или даже прямо в лужу. А, случалось, ещё и дождь заряжал… Настоящим мучением было спать после этого на мокрой, пропитанной химикатами постели. Случалось, что я во сне по нескольку раз терял сознание, и на утро просыпался с такой головной болью, что даже шатался на разводе и после целый день ничего не соображал. Вместе с тем, кроме мучения для нас из всего этого никогда ничего не выходило, вшей меньше не становилось.

Говорят ещё, что стоит опасаться мышей. У нас их тоже огромное количество, особенно на кухне. Солдаты, работающие там в нарядах, часто развлекаются, закалывая грызунов штык-ножами. Однажды кто-то из ребят нанизал штук десять пойманных мышей на проволоку, и стал жарить их в нашей печке. В палатке поднялся жуткий смрад, так что все мы поспрыгивали с кроватей и кто в чём был повалили на мороз. Этому затейнику больно досталось ото всех, и больше подобных шуток никто не повторял. Так вот, о мышах говорят, что они по ночам забираются на людей и даже кусают их. Рассказывают, что летом одному из ребят мышь разодрала ухо. Он, якобы, отлежал его и потому не почувствовал боли, когда она вцепилась в него зубами. История, конечно, сомнительная, но я очень от многих слышал её слово в слово.

Беспокоит ещё то, что одежда очень быстро приходит тут в негодность. Я чищу форму, как могу, но она уже значительно сносилась – на рукавах кителя появилась бахрома, в подмышках образовались сальные пятна, а брюки на коленях вытерлись почти до дыр. Всё это неудивительно. С одной стороны целый день ходишь в грязи, а у нас тут грязь чудовищная – в иных местах выше голени, с другой – постоянно занимаешься тяжёлой и потной физической работой.

При этом любопытно, что несмотря на всю нашу антисанитарию, многие солдаты делают себе тут татуировки. Есть у нас один умелец – Сорокин – маленький тщедушный паренёк с золотушным носом и сухеньким личиком. Он сам как-то собрал машинку для татуирования, и носит её в целлофановом пакете вместе с баночкой чернил и пузырьком промышленного спирта. Когда кто-нибудь хочет нанести на кожу рисунок, то обращается к этому нашему доморощенному Кулибину. Сорокин записывает желающего в очередь и назначает ему день и час, в которые надо прийти. Бывает, ради этой процедуры отпрашиваются с нарядов и дежурств, а если не получается – даже сбегают с них без разрешения, порой нарываясь на серьёзные проблемы. Когда клиент является к Сорокину, тот усаживает его рядом с собой, с неторопливой важностью собирает свою машинку (она представляет собой перемотанный изолентой моторчик с двумя батарейками и иглой на конце), и достаёт блокнот с изображениями наколок. Заказчик внимательно изучает каждую картинку, а Сорокин важно комментирует:

– Вот это – скорпион, он означает, что ты убивал. Вот это – змея, она символ вечной жизни. А это дракон – символ опасности, – ну и так далее.

Обычно при этом собирается половина казармы – здесь и знакомые клиента, и зеваки, и те, кто уже сделал татуировку и кому любопытно посмотреть как она выйдет у другого. Каждый наперебой советует своё.

– Бей жука, круто смотрится!

– Нет, скорпиона лупи, от баб отбоя не будет!

– Надпись, надпись наколи, пусть напишет тебе «Северный Кавказ» и автомат сверху нарисует!

Наконец, выбор сделан, рисунок на кожу нанесён, и Сорокин приступает к делу. На это очень любопытно посмотреть, главное на то, как татуируемый переносит боль. Обычно ему предлагается полотенце в зубы, но особым шиком считается обойтись без этого. Мучение, говорят, адское, такое, что во время процедуры люди нередко теряют сознание. В перерывах Сорокин важно курит, обычно предлагая сигарету и своему белому как мука заказчику, который принимает её нервно дрожащими пальцами. По окончании процесса свежая татуировка обтирается тряпкой, чуть обрызганной спиртом, и её счастливый обладатель, держась за руку, уходит к себе. Весь остаток дня он сидит где-нибудь в углу, нахохлившись как сыч, а ночью пугает обитателей палатки дикими стонами. Эти татуировки почти всегда ни на что не похожи, включая и картинки, с которых они сделаны. Змея напоминает радиаторную батарею, дракон смахивает на крокодила, а скорпион вообще чёрт знает на что – на какого-то комара с кинжалом. Два раза ребят с наколками отвозили в санчасть – у одного была инфекция, у другого – заражение крови. Ничего удивительного в этом нет, странно только то, что подобных случаев ещё не так много. Впрочем, они никого из заказчиков Сорокина не останавливают.

Расскажу ещё о том, как мы тут моемся. Как по поговорке – кто о чём, а вшивый о бане. Собственно, баня у нас появилась около полугода назад, её построил один из прежних начальников узла майор Казырин. Его до сих пор всё подразделение вспоминает с каким-то благоговением. Она представляет собой узенькую землянку с деревянными стенами, печкой, на которой в двух огромных чанах постоянно кипятится вода, и железным мангалом в углу. Распоряжается там маленький, толстенький и чистенький банщик Ефимов, которого страшно ненавидят солдаты, и который вместе с тем очень хорошо устроился в бане, и даже, кажется, спит у себя на рабочем месте. Это и не удивительно, думаю, за один свежий и цветуще-розовый вид ему в нашей палатке устроили бы тёмную. Впрочем, многие к нему, напротив, подлизываются, видимо, надеясь по дружбе с ним как-нибудь вне очереди помыться.

Помню я первый свой поход в баню. Вообще, мы обычно мылись раз в полмесяца, но в этот раз из-за чего-то банный день объявили на неделю раньше, кажется, из-за занятости в нарядах всех офицеров, чья очередь наступила в тот раз. Слух о бане ещё за три дня разнёсся по казарме, и солдаты радовались как дети – шутили, хлопали друг друга по плечу и чуть ни бросались обниматься. Меня всё это очень рассмешило. В части баня была довольно рядовым событием, которое можно было иногда и пропустить. Эх, не знал я тогда ещё, что такое наша нынешняя грязь… В назначенный день нас построили, выдали каждому по небольшому куску мыла, мочалке, а также по крохотному, размером чуть ни с платок полотенцу, и повели мыться. На входе в баню нас встречал улыбающийся Ефимов и раздавал каждому по два ушата – один почему-то пустой, предназначения которого я сначала не понял, а другой – наполненный тёплой водой. Раздевшись в прихожей с земляным полом, мы вступили в саму парилку – обитую нетёсаной доской комнатку размером четыре на четыре метра. Ефимов, важно вошедший после нас, с какой-то торжественностью, действительно подходящей к случаю, плеснул на раскалённые камни воды, так что всё помещение мгновенно заволок густой молочный пар, и подбросил вязанку дров в печь. Солдаты как будто ждали, пока температура поднимется как можно выше, и едва воздух раскалился до того, что в помещении стало почти невыносимо дышать, принялись быстро и энергично мыться. Странно было взглянуть на эту картину – все орут, кричат, трут друг другу спины, сквозь густой пар так и замелькали грязные локти, бритые затылки и расчёсанные из-за вшей бока. В раскалённом воздухе разлился терпкий до горечи запах сгущённого пота смешанный с духом, поднявшимся от двух десятков не мытых тел…